3rd year rōnin
О раскаянии
ПРЕТВОРЕНИЕ ЗЛА В СВЯТОСТЬ
Покаяние в иудейской традиции
– Порождения ехидны! – говорил Иоанн Креститель приходившим к нему на Иордан иудеям, – Кто внушил вам бежать вам от будущего гнева?
День гнева, день Суда, день воцарения Бога над Израилем и всем миром. В христианской терминологии – Страшный Суд. Иоанн самой своей акцией возвещал, что он вот-вот наступит и разве он не наступил для Израиля? Иерусалим был сожжен, распахан и засеян солью, вдоль всех дорог высились распятья, иудеи были и выселены со своей земли и сама их страна переименована – с тех пор она и называется Палестиной. И разве Бог Израиля в лице Иисуса не воцарился над миром? История на этом не закончилась, но что больше – история, которую заносят в анналы Иосиф Флавий и Тацит или история одной человеческой жизни? Согласно Евангелию, душа – жизнь – человека для Бога важней всего мира, а значит и история одного человека ничуть не менее значима, чем история человечества. Страшный суд, конец света? Для кого-то он наступит завтра, для кого-то через 10, 20 лет. И с чем, а точней – какими мы предстанем перед Творцом? С каким лицом? С каким сердцем?
Посмертный суд, начинающийся сразу после последнего вздоха, или, точнее, Выдоха, известен всем мировым религиям. Все Книги Мертвых говорят об испытаниях, ожидающих душу сразу после того, как она покидает тело. Но разве такой суд не вершится еще при жизни? Разве мы сами не взвешиваем себя на весах наших представлений о добре и зле, должном и недолжном? Разве не осуждаем сами себя или, напротив, не оправдываем? Разве не меняем свои представления, а вслед за ними и саму жизнь? Последнее и называется покаянием, к которому призывал Иоанн свой народ и символом завершения которого и было крещение.
Что оно означало для Иоанна и иудеев? Почти то же, что и сейчас для христиан: смерть и воскресение. Для христиан – это смерть и воскресение во Христе, во имя Отца, Сына и Святого Духа. В крещении человек должен умереть для прежней жизни, по плоти, и родиться для новой – в Духе. И дело не в том, что плоть, как то представляли себе мудрейшие из язычников, плоха сама по себе, не в дуализме между ней и духом, а в иерархии, в том, чем руководим человек – животным началом или личностным, природой или Тем, Кто выше природы и Кто создал его, человека, по Своему образу и подобию, делегировав Ему Свою власть здесь, на земле. Иными словами, покаяние как в христианском, так и в иудейском понимании – восстановление отношений, путь к Богу - бесконечный по определению.
Покаяние – по-гречески «метанойя»» – означает, дословно, «перемена ума». Для иудеев же главный акцент ставился на перемене жизни: сотворите достойный плод покаяния, говорит Иоанн «порождениям ехидны», т.е – измените жизнь, а потому уже приходите креститься на Иордан. Крещение у Иоанна, – это своего рода выдача удостоверения в том, что человек действительно становится другим – возвращается к Богу. Перемена ума – это первый шаг, начало пути и вместе с тем – сам путь, который есть постоянная «переоценка всех ценностей», говоря словами Ницше, постоянная неудовлетворенность достигнутым, постоянный поиск воды живой, неутолимая и лишь возрастающая от шага к шагу жажда Бога, жажда общения с Ним.
В отличие от греческой мистико-философской аскетической практики, в иудаизме атараксия, безмятежность никогда не считались и не считаются искомым духовным состоянием. Напротив: залог движения вперед – это всегда отказ от уже достигнутого, всегда риск. Идущий путем покаяния чем-то похож на заблудившегося, разница лишь в том, что он знает, куда и зачем идет, хотя тоже движется по неизвестной тропе, где не знаешь, что ждет тебя за следующим поворотом. Самым же духовно опасным состоянием, сигналом того, что путник зашел в тупик, является удовлетворенность своим духовным состоянием. Не потому ли и Иоанн Креститель, и Спаситель так бесцеремонны с духовными учителями, что только шоковая терапия может вывести их из их самодовольного сомнамбулизма? Здесь все средства хороши, так как речь идет о спасении этих самых книжников и фарисеев, этих кичащихся своим знанием Закона и бесчисленных инструкций благочестивой жизни иудеев, пришедших из Иерусалима и смотрящих оценивающим взглядом на одетого в верблюжью шкуру пустынника, к которому идут и идут народные толпы. Последнее, кстати, не могло не вызывать тревоги во взрывоопасной Иудее, где религия была неотделима от политики. Говоря на сегодняшнем языке, происходившее на Иордане было чем-то вроде несанкционированного митинга, а если учесть количество приходящих к вдруг появившемуся в оккупированной стране «харизматическому лидеру», то у властей это просто не могло не вызвать беспокойства, а то и ответных репрессивных мер.
Вообще покаяние – вещь всегда не только опасная, но и непредсказуемая. Ведь это – если мы имеем дело действительно с покаянием, а не пародией на него – возвращение к Живому Богу, а не к безвредному, ручному божку «разрешенной» религии, выхолощенной и не грозящей никакими неприятностями ни Пилату, ни Ироду, ни прогибающимися перед ними, назначаемым Римом первосвященниками. Пророков не случайно убивали и побивали камнями – они мешали, как мешал и всегда мешает неприрученный и нелицеприятный Бог, Что ждать от человека, через которого Он говорит и действует? Он, как минимум, будет возмутителем спокойствия, а то и станет причиной беспорядков. Как на них отреагируют власти – и светские, и духовные – известно, поэтому поистине лучше, чтобы погиб один человек, чем весь народ. И Иоанну отрубают голову, а Христа прибивают ко кресту. Вот к чему приводит призыв покаяться, выпрямить пути для приходящего посетить Свой народ Бога Израилева. И коль скоро это участь учителей покаяния, то и их учеников – всех действительно кающихся, действительно меняющих свою жизнь, приводя ее в согласие с божественной волей и делая орудием этой воли.
Сопоставим это с нашими представлениями о покаянии и о кающихся, нашими представлениями о духовной жизни вообще. Слишком часто она напоминает следование жизненной стратегии и тактике премудрого пескаря из сказки Салтыкова-щедрина и/или чеховского героя, все время опасавшегося, как бы чего не вышло. Однако в той традиции, в которой коренится христианство, покаяние – это путь героев, путь тех, кто неизбежно вызывает огонь на себя. Огонь всех сил зла – видимых и невидимых. Потому что нет для зла никого опасней, чем радикально меняющий свою жизнь, целиком и полностью подчиняя ее божественной воле. А это всегда скандал. Разве не скандалом было появление Иоанна Крестителя? Империя только-только успокоилась под властью божественного Августа, иудейская верхушка и высшее духовенство стараются не раздражать оккупационную администрацию, многие видят в Риме гаранта стабильности, приобщаются к римской культуре, живут не только в достатке, но и в роскоши, и вдруг: «Покайтесь! Изменитесь!» И все эти ужасы: лежащий у корней топор, солома, сгорающая в неугасимом огне, и все приходит в движение, со всей страны люди толпами идут и идут на Иордан…
Даже если бы Иоанн промолчал по поводу брака Ирода Антипы с женой его брата (хотя промолчать он не мог), выставив тем самым тетрарха не законным царем иудеев, а похотливым узурпатором, он вряд ли избежал бы застенка и смерти. При всем уважении к нему Ирода №2, или, скорее, страха, которого не мог не внушать пользующимся всеми благами цивилизации грешникам этот фанатик и дикарь, обличающий их самим фактом своего существования. Почтение почтением, но есть вещи, пойти против которых слабый политик не в силах. Не пляска Саломеи, так другой какой-нибудь повод рано или поздно нашелся бы, для того, чтобы заставить пророка замолчать, так как и в тюрьме он был опасен.
И уж тем более скандалом был каждый шаг, каждая речь Иисуса из презренного Назарета, из языческой, кишащей религиозными террористами Галилеи. Как и Иоанн, Он являл всеми Своими «акциями», что такое суд Божий и Его милость к исстрадавшемуся, заждавшемуся Его возвращения народу – всем этим рыбакам и изгоям, всем этим нищим. Но об этом после. Вернемся на Иордан и тому пониманию покаяния, которое было и остается свойственно иудеям.
Почему «князю мира сего» так опасен кающийся? Потому что он и только он, согласно иудаизму, меняет порядок вещей. Кающийся выше никогда не оступавшегося праведника потому что превращает познанное им на собственном опыте зло – в добро. При подлинном покаянии, пишет раввин Адин Штайнзальц, «все силы, которые ранее были отданы злу, начинают служить святости. Безусловно, вынудить паразитические силы, в свое время толкнувшие человека на злодеяние, служить добру – задача необычайно трудная. Но скрытые возможности человеческого духа, о которых не знает тот, кто не совершает грехов, приходят на помощь кающемуся и становятся той силой, которая призвана исправить мир. И потому кающийся не просто находит свое место в мире; его раскаяние – это акт исправления, имеющий глобальное значение: человек освобождает искры святости, захваченные в плен силами зла. Искры эти, вырвавшиеся благодаря ему из плена и отныне связанные со своим избавителем, вместе с ним поднимаются ввысь, и силы мрака становятся силами света. Именно это имеет в виду Талмуд, когда говорит, что там, где стоят кающиеся, не могут находиться даже совершенные праведники, ибо кающийся обретает власть не только над силами добра, существующими в мире и в его собственной душе, но и над силами зла, которые он превращает в святые сущности».
Это – в конце пути. Или, точнее, на пороге другого пути, так как путь бесконечен: кончается земная жизнь, но путь кающегося продолжается. Ведь кающийся – этот тот, кто возвращается к Богу, а Бог – недостижим. Как в иной реальности, так и в этой, земной. «Дворец Царя, – пишет Штайнцзальц, – бесконечная вереница миров, и через сколько бы палат человек не прошел, он всегда находится в самом начале своих поисков. Весь путь раскаянию – это непрекращающееся движение навстречу Всевышнему на протяжении всей человеческой жизни». Это напоминает мне строки Ивана Жданова:
И по мере того как земля, расширяясь у ног,
Будет снова цвести пересверками быстрых дорог,
Мы увидим, что небо начнет проявляться и длиться,
Как ночной фотоснимок при свете живящей зарницы, -
Мы увидим его и поймем, что и это порог.
Покаяние – иное название Пути, пути с большой буквы. И Путь этот, согласно иудаизму, предшествовал созданию человека. Штайнцзальц пишет: «Раскаянье – гораздо более глубокое и сложное чувство, чем простое сожаление о совершенном грехе, и состоит из нескольких духовных субстанций, на которых, как мы полагаем, зиждется все мироздание. Более того, некоторые мудрецы относят раскаянье к категории сущностей, предшествовавших сотворению мира. Согласно этой точке зрения, сущность эта лежит у самых истоков бытия; еще до того, как человек был создан, она предопределила его способность менять свой жизненный путь. В этом смысле раскаянье – это выражение свободы воли, которой наделен человек, иными словами – проявление в нем Божественного. Посредством раскаянья человек может вырваться из опутывающей его паутины событий, разорвать цепь причинности, которая может завести его в тупик. Раскаянье предполагает, что человеку в определенной мере подвластно его собственное существование во всех измерениях, включая время, не смотря на то, что оно течет лишь в одном направлении и невозможно отменить уже совершенное или подправить его задним числом, после того, как оно стало объективным фактом. Раскаянье позволяет подняться над временем, дает возможность управлять прошлым, менять его значение для настоящего и будущего. Вот почему говорят, что раскаяние предшествовало сотворению мира с его неумолимым течением времени; и в мироздании, где все сущности и события связаны последовательностью причин и следствий, раскаянье является исключением». И далее – о смыслообразующих значениях или стадиях этого бесконечного пути: «Слово тшува, обозначающее в еврейском языке раскаяние, обладает тремя различными, хотя и взаимосвязанными значениями. Во-первых, оно означает «возвращение» – возврат к Богу, к еврейской религии. Во-вторых, его можно перевести как «поворот» – т.е. выбор нового направления в жизни. Наконец, третий смысл слова тшува – «ответ».
Дальше Штайнзальц раскрывает особенности каждого из этих значений, но следовать за ним мы не можем за отсутствием времени. Остановимся лишь на последнем – на «ответе». Это ответ Бога, которого жаждет кающийся, но который может даваться и не сразу и даваться по-разному. В любом случае, сам первый шаг человека к Творцу инициируется Им, Творцом, о чем прямо говорит Христос: «Никто не может прийти ко Мне, если не призовет его Отец Мой Небесный». И что еще интересно в иудаизме, так это положительная роль, которая отводится в нем отчаянью: «Раскаянье – пишет Штайнзальц – это нечто большее, чем благие побуждения и надежда, это еще и отчаяние. Именно это отчаяние и, как не парадоксально, послуживший ему причиной грех дают человеку возможность преодолеть свое прошлое. Отчаяние, приводящее к разрыву с ним, и устремленность к высотам, недоступным тому, чья совесть не отягощена грехами, придают раскаявшемуся силы для преодоления кажущейся неотвратимости его судьбы, с чем связано зачастую почти полное разрушение его прежней личности».
Вместо «личность» христианский богослов употребил бы другой термин, но мысль понятна: речь идет о радикальной перемене своего «я», о метаморфозе, примерами которой полна евангельская история да и вся история христианства. А кроме того понятно, почему Христос предпочитал праведникам – грешников, «вечерял» с ними. Однако это, разумеется, не дает повод для беспечности и дешевого оптимизма, мол, погрешу, а там покаюсь, или для соблазнительной логической цепочки: «не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Не факт, что, согрешив, непременно покаешься, а не наоборот, не окажешься связанным грехом, тут же влекущим за собой новый грех, а вслед за ним следующий. Покаяние вообще не совсем в нашей власти, учитывая все сказанное и не путая его с банальным сожалением о содеянном. Оно – огонь, разгорающийся от упавшей свыше божественной искры, когда мы раздуваем ее, не даем ей угаснуть и это становится главным делом нашей жизни. Ее содержанием.
Покаяние – это путь к себе, к тому себе, каким тебя замыслил и видит Бог. И – повторю – спастись – это стать тем, кто ты есть. Уже есть, но еще не стал. Это-то становление и есть возвращение, поворот, ответ. Умоперемена. Перемена себя, а значит и мира. Обновление. Как единственная альтернатива стагнации и распаду.
ПРЕТВОРЕНИЕ ЗЛА В СВЯТОСТЬ
Покаяние в иудейской традиции
– Порождения ехидны! – говорил Иоанн Креститель приходившим к нему на Иордан иудеям, – Кто внушил вам бежать вам от будущего гнева?
День гнева, день Суда, день воцарения Бога над Израилем и всем миром. В христианской терминологии – Страшный Суд. Иоанн самой своей акцией возвещал, что он вот-вот наступит и разве он не наступил для Израиля? Иерусалим был сожжен, распахан и засеян солью, вдоль всех дорог высились распятья, иудеи были и выселены со своей земли и сама их страна переименована – с тех пор она и называется Палестиной. И разве Бог Израиля в лице Иисуса не воцарился над миром? История на этом не закончилась, но что больше – история, которую заносят в анналы Иосиф Флавий и Тацит или история одной человеческой жизни? Согласно Евангелию, душа – жизнь – человека для Бога важней всего мира, а значит и история одного человека ничуть не менее значима, чем история человечества. Страшный суд, конец света? Для кого-то он наступит завтра, для кого-то через 10, 20 лет. И с чем, а точней – какими мы предстанем перед Творцом? С каким лицом? С каким сердцем?
Посмертный суд, начинающийся сразу после последнего вздоха, или, точнее, Выдоха, известен всем мировым религиям. Все Книги Мертвых говорят об испытаниях, ожидающих душу сразу после того, как она покидает тело. Но разве такой суд не вершится еще при жизни? Разве мы сами не взвешиваем себя на весах наших представлений о добре и зле, должном и недолжном? Разве не осуждаем сами себя или, напротив, не оправдываем? Разве не меняем свои представления, а вслед за ними и саму жизнь? Последнее и называется покаянием, к которому призывал Иоанн свой народ и символом завершения которого и было крещение.
Что оно означало для Иоанна и иудеев? Почти то же, что и сейчас для христиан: смерть и воскресение. Для христиан – это смерть и воскресение во Христе, во имя Отца, Сына и Святого Духа. В крещении человек должен умереть для прежней жизни, по плоти, и родиться для новой – в Духе. И дело не в том, что плоть, как то представляли себе мудрейшие из язычников, плоха сама по себе, не в дуализме между ней и духом, а в иерархии, в том, чем руководим человек – животным началом или личностным, природой или Тем, Кто выше природы и Кто создал его, человека, по Своему образу и подобию, делегировав Ему Свою власть здесь, на земле. Иными словами, покаяние как в христианском, так и в иудейском понимании – восстановление отношений, путь к Богу - бесконечный по определению.
Покаяние – по-гречески «метанойя»» – означает, дословно, «перемена ума». Для иудеев же главный акцент ставился на перемене жизни: сотворите достойный плод покаяния, говорит Иоанн «порождениям ехидны», т.е – измените жизнь, а потому уже приходите креститься на Иордан. Крещение у Иоанна, – это своего рода выдача удостоверения в том, что человек действительно становится другим – возвращается к Богу. Перемена ума – это первый шаг, начало пути и вместе с тем – сам путь, который есть постоянная «переоценка всех ценностей», говоря словами Ницше, постоянная неудовлетворенность достигнутым, постоянный поиск воды живой, неутолимая и лишь возрастающая от шага к шагу жажда Бога, жажда общения с Ним.
В отличие от греческой мистико-философской аскетической практики, в иудаизме атараксия, безмятежность никогда не считались и не считаются искомым духовным состоянием. Напротив: залог движения вперед – это всегда отказ от уже достигнутого, всегда риск. Идущий путем покаяния чем-то похож на заблудившегося, разница лишь в том, что он знает, куда и зачем идет, хотя тоже движется по неизвестной тропе, где не знаешь, что ждет тебя за следующим поворотом. Самым же духовно опасным состоянием, сигналом того, что путник зашел в тупик, является удовлетворенность своим духовным состоянием. Не потому ли и Иоанн Креститель, и Спаситель так бесцеремонны с духовными учителями, что только шоковая терапия может вывести их из их самодовольного сомнамбулизма? Здесь все средства хороши, так как речь идет о спасении этих самых книжников и фарисеев, этих кичащихся своим знанием Закона и бесчисленных инструкций благочестивой жизни иудеев, пришедших из Иерусалима и смотрящих оценивающим взглядом на одетого в верблюжью шкуру пустынника, к которому идут и идут народные толпы. Последнее, кстати, не могло не вызывать тревоги во взрывоопасной Иудее, где религия была неотделима от политики. Говоря на сегодняшнем языке, происходившее на Иордане было чем-то вроде несанкционированного митинга, а если учесть количество приходящих к вдруг появившемуся в оккупированной стране «харизматическому лидеру», то у властей это просто не могло не вызвать беспокойства, а то и ответных репрессивных мер.
Вообще покаяние – вещь всегда не только опасная, но и непредсказуемая. Ведь это – если мы имеем дело действительно с покаянием, а не пародией на него – возвращение к Живому Богу, а не к безвредному, ручному божку «разрешенной» религии, выхолощенной и не грозящей никакими неприятностями ни Пилату, ни Ироду, ни прогибающимися перед ними, назначаемым Римом первосвященниками. Пророков не случайно убивали и побивали камнями – они мешали, как мешал и всегда мешает неприрученный и нелицеприятный Бог, Что ждать от человека, через которого Он говорит и действует? Он, как минимум, будет возмутителем спокойствия, а то и станет причиной беспорядков. Как на них отреагируют власти – и светские, и духовные – известно, поэтому поистине лучше, чтобы погиб один человек, чем весь народ. И Иоанну отрубают голову, а Христа прибивают ко кресту. Вот к чему приводит призыв покаяться, выпрямить пути для приходящего посетить Свой народ Бога Израилева. И коль скоро это участь учителей покаяния, то и их учеников – всех действительно кающихся, действительно меняющих свою жизнь, приводя ее в согласие с божественной волей и делая орудием этой воли.
Сопоставим это с нашими представлениями о покаянии и о кающихся, нашими представлениями о духовной жизни вообще. Слишком часто она напоминает следование жизненной стратегии и тактике премудрого пескаря из сказки Салтыкова-щедрина и/или чеховского героя, все время опасавшегося, как бы чего не вышло. Однако в той традиции, в которой коренится христианство, покаяние – это путь героев, путь тех, кто неизбежно вызывает огонь на себя. Огонь всех сил зла – видимых и невидимых. Потому что нет для зла никого опасней, чем радикально меняющий свою жизнь, целиком и полностью подчиняя ее божественной воле. А это всегда скандал. Разве не скандалом было появление Иоанна Крестителя? Империя только-только успокоилась под властью божественного Августа, иудейская верхушка и высшее духовенство стараются не раздражать оккупационную администрацию, многие видят в Риме гаранта стабильности, приобщаются к римской культуре, живут не только в достатке, но и в роскоши, и вдруг: «Покайтесь! Изменитесь!» И все эти ужасы: лежащий у корней топор, солома, сгорающая в неугасимом огне, и все приходит в движение, со всей страны люди толпами идут и идут на Иордан…
Даже если бы Иоанн промолчал по поводу брака Ирода Антипы с женой его брата (хотя промолчать он не мог), выставив тем самым тетрарха не законным царем иудеев, а похотливым узурпатором, он вряд ли избежал бы застенка и смерти. При всем уважении к нему Ирода №2, или, скорее, страха, которого не мог не внушать пользующимся всеми благами цивилизации грешникам этот фанатик и дикарь, обличающий их самим фактом своего существования. Почтение почтением, но есть вещи, пойти против которых слабый политик не в силах. Не пляска Саломеи, так другой какой-нибудь повод рано или поздно нашелся бы, для того, чтобы заставить пророка замолчать, так как и в тюрьме он был опасен.
И уж тем более скандалом был каждый шаг, каждая речь Иисуса из презренного Назарета, из языческой, кишащей религиозными террористами Галилеи. Как и Иоанн, Он являл всеми Своими «акциями», что такое суд Божий и Его милость к исстрадавшемуся, заждавшемуся Его возвращения народу – всем этим рыбакам и изгоям, всем этим нищим. Но об этом после. Вернемся на Иордан и тому пониманию покаяния, которое было и остается свойственно иудеям.
Почему «князю мира сего» так опасен кающийся? Потому что он и только он, согласно иудаизму, меняет порядок вещей. Кающийся выше никогда не оступавшегося праведника потому что превращает познанное им на собственном опыте зло – в добро. При подлинном покаянии, пишет раввин Адин Штайнзальц, «все силы, которые ранее были отданы злу, начинают служить святости. Безусловно, вынудить паразитические силы, в свое время толкнувшие человека на злодеяние, служить добру – задача необычайно трудная. Но скрытые возможности человеческого духа, о которых не знает тот, кто не совершает грехов, приходят на помощь кающемуся и становятся той силой, которая призвана исправить мир. И потому кающийся не просто находит свое место в мире; его раскаяние – это акт исправления, имеющий глобальное значение: человек освобождает искры святости, захваченные в плен силами зла. Искры эти, вырвавшиеся благодаря ему из плена и отныне связанные со своим избавителем, вместе с ним поднимаются ввысь, и силы мрака становятся силами света. Именно это имеет в виду Талмуд, когда говорит, что там, где стоят кающиеся, не могут находиться даже совершенные праведники, ибо кающийся обретает власть не только над силами добра, существующими в мире и в его собственной душе, но и над силами зла, которые он превращает в святые сущности».
Это – в конце пути. Или, точнее, на пороге другого пути, так как путь бесконечен: кончается земная жизнь, но путь кающегося продолжается. Ведь кающийся – этот тот, кто возвращается к Богу, а Бог – недостижим. Как в иной реальности, так и в этой, земной. «Дворец Царя, – пишет Штайнцзальц, – бесконечная вереница миров, и через сколько бы палат человек не прошел, он всегда находится в самом начале своих поисков. Весь путь раскаянию – это непрекращающееся движение навстречу Всевышнему на протяжении всей человеческой жизни». Это напоминает мне строки Ивана Жданова:
И по мере того как земля, расширяясь у ног,
Будет снова цвести пересверками быстрых дорог,
Мы увидим, что небо начнет проявляться и длиться,
Как ночной фотоснимок при свете живящей зарницы, -
Мы увидим его и поймем, что и это порог.
Покаяние – иное название Пути, пути с большой буквы. И Путь этот, согласно иудаизму, предшествовал созданию человека. Штайнцзальц пишет: «Раскаянье – гораздо более глубокое и сложное чувство, чем простое сожаление о совершенном грехе, и состоит из нескольких духовных субстанций, на которых, как мы полагаем, зиждется все мироздание. Более того, некоторые мудрецы относят раскаянье к категории сущностей, предшествовавших сотворению мира. Согласно этой точке зрения, сущность эта лежит у самых истоков бытия; еще до того, как человек был создан, она предопределила его способность менять свой жизненный путь. В этом смысле раскаянье – это выражение свободы воли, которой наделен человек, иными словами – проявление в нем Божественного. Посредством раскаянья человек может вырваться из опутывающей его паутины событий, разорвать цепь причинности, которая может завести его в тупик. Раскаянье предполагает, что человеку в определенной мере подвластно его собственное существование во всех измерениях, включая время, не смотря на то, что оно течет лишь в одном направлении и невозможно отменить уже совершенное или подправить его задним числом, после того, как оно стало объективным фактом. Раскаянье позволяет подняться над временем, дает возможность управлять прошлым, менять его значение для настоящего и будущего. Вот почему говорят, что раскаяние предшествовало сотворению мира с его неумолимым течением времени; и в мироздании, где все сущности и события связаны последовательностью причин и следствий, раскаянье является исключением». И далее – о смыслообразующих значениях или стадиях этого бесконечного пути: «Слово тшува, обозначающее в еврейском языке раскаяние, обладает тремя различными, хотя и взаимосвязанными значениями. Во-первых, оно означает «возвращение» – возврат к Богу, к еврейской религии. Во-вторых, его можно перевести как «поворот» – т.е. выбор нового направления в жизни. Наконец, третий смысл слова тшува – «ответ».
Дальше Штайнзальц раскрывает особенности каждого из этих значений, но следовать за ним мы не можем за отсутствием времени. Остановимся лишь на последнем – на «ответе». Это ответ Бога, которого жаждет кающийся, но который может даваться и не сразу и даваться по-разному. В любом случае, сам первый шаг человека к Творцу инициируется Им, Творцом, о чем прямо говорит Христос: «Никто не может прийти ко Мне, если не призовет его Отец Мой Небесный». И что еще интересно в иудаизме, так это положительная роль, которая отводится в нем отчаянью: «Раскаянье – пишет Штайнзальц – это нечто большее, чем благие побуждения и надежда, это еще и отчаяние. Именно это отчаяние и, как не парадоксально, послуживший ему причиной грех дают человеку возможность преодолеть свое прошлое. Отчаяние, приводящее к разрыву с ним, и устремленность к высотам, недоступным тому, чья совесть не отягощена грехами, придают раскаявшемуся силы для преодоления кажущейся неотвратимости его судьбы, с чем связано зачастую почти полное разрушение его прежней личности».
Вместо «личность» христианский богослов употребил бы другой термин, но мысль понятна: речь идет о радикальной перемене своего «я», о метаморфозе, примерами которой полна евангельская история да и вся история христианства. А кроме того понятно, почему Христос предпочитал праведникам – грешников, «вечерял» с ними. Однако это, разумеется, не дает повод для беспечности и дешевого оптимизма, мол, погрешу, а там покаюсь, или для соблазнительной логической цепочки: «не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Не факт, что, согрешив, непременно покаешься, а не наоборот, не окажешься связанным грехом, тут же влекущим за собой новый грех, а вслед за ним следующий. Покаяние вообще не совсем в нашей власти, учитывая все сказанное и не путая его с банальным сожалением о содеянном. Оно – огонь, разгорающийся от упавшей свыше божественной искры, когда мы раздуваем ее, не даем ей угаснуть и это становится главным делом нашей жизни. Ее содержанием.
Покаяние – это путь к себе, к тому себе, каким тебя замыслил и видит Бог. И – повторю – спастись – это стать тем, кто ты есть. Уже есть, но еще не стал. Это-то становление и есть возвращение, поворот, ответ. Умоперемена. Перемена себя, а значит и мира. Обновление. Как единственная альтернатива стагнации и распаду.