ПРОДОЛЖЕНИЕ РАЗГОВОРА С Н.А. СТРУВЕ
ПОСЛЕ СОБЫТИЙ НА МАНЕЖНОЙ ПЛОЩАДИ
сложный и тяжелый текстЖаль, не договорили тогда, в Доме Русского Зарубежья, о Георгии Иванове… События на Манежной, лето пожаров здесь и зима пожаров на Святой земле, где выгорали не выросшие сами по себе, а высаженные вернувшимися на землю обетованную леса, вообще все происходящее дает повод думать, что этого поэта еще вспомнят – те, у кого еще не окончательно отбита память – и, может быть, поймут… Кто-то видит выход в реанимации идеологии или выведении в пробирке какой-то новой «национальной идеи», что, по-моему, просто смешно. Но люди не могут жить без иллюзий: на смену одной фикции должна непременно прийти другая и это будто бы кого-то и/или что-то там спасет, например, Россию, которой вот уж скоро сто лет как нет.
Эмиграция жила своими иллюзиями, здесь жили своими и иногда, в чем-то, эти иллюзии совпадали. И, похоже, мало кто понимал, что ничего не возродится ни под серпом, ни под орлом. И ведь речь-то здесь не об Империи, не о стране вообще, а скорей о пушкинской России, которая нас (их) почему-то предала (см. «Распад атома»). И, предав, сгинула. Сгинула навсегда, не надо обольщаться. Жить с осознанием этого невыносимо, но были два утешения, точнее – одно: опьянение. Алкоголь и то, что Иванов называл «музыкой». Но «музыка от бездны не спасет», как сказал друг его молодости, лежащий в колымской мерзлоте, и Иванов понимал это: отсюда все его глумление над «искусством», отказ или попытка отказа от «музыки». Собственно, опьянение – алкогольное или пиитическое, или какое угодно (особенно – религиозное) тоже ведь бегство в иллюзию. Философия, «искусство умирать» – то же самое, не говоря уже об идеологии – этой философии для бедных, наиболее топорной из фикций. А без иллюзий – никак. Оставшись без них, малодушный спивается, сильный – кончает с собой (для этого ведь тоже нужно особого рода мужество, мужество отчаянья). Греческие философы считали самоубийство самой достойной формой ухода для мыслящего человека, и в этом была своя логика. Та же логика у Формана в его «Пролетая над гнездом кукушки» и та же – в отстаивании права на эвтаназию. Если человек – животное, то почему не усыпить его как котенка? Если не осталось иллюзий, то зачем тянуть волынку, предоставляя времени сделать то, что можешь сделать сам?
Но слаб человек: живет. Строит планы и грезит…Или не строит, но просто пьет и пишет. Или пишет, но не пьет, трезвится. Или пьет, но не пишет. Или не пьет и не пишет, а занимается какой-нибудь другой ерундой, например, устраивает революцию, социалистическую там или сексуальную, или научно-техническую. Или делает бизнес. Или возглавляет кабинет министров. Или страну. Или епархию. Верит в прогресс, например. Или в великую миссию народа-богоносца. Или в демократию. Или в силу искусства. Или, по примеру морских свинок, в то, что услышит по ТВ. Да какая разница?
Не так давно оказался случайно в застолье монархистов (политическая партия), там еще с ними поп какой-то сидел в скуфейке и жилетке, под которой не видно было: с каменьями крест или пока еще без. Лица те же, что у бандюков и чиновников. Оказался же, приехав на концерт Людмилы Кононовой, моей давней знакомой, которую туда и пригласили с гитарой – на этаж ниже. Попросили спеть. Она спела что-то, на их взгляд, не то, и был задан раздраженный вопрос «о чем эта песня»? «О красоте», – отвечает, – о России, какой она была» (имелась ввиду, разумеется, царская Россия). «Почему была? – сдвинул брови батюшка, – она есть»… На стене в ресторации (банкетный зал) – портрет Колчака, а рядом – Георгий Константинович Жуков, полководец победы. Спорить, понятно, никто не стал. Для них – есть, для Иванова – нет, но – была, в этом разница между ним и рожденными в СССР.
СССР, сгнив с головы, развалился потому что не мог не развалиться. И подумалось после Манежа: а так ли уж было бы хуже, если бы вместо ушанок наших ментов были синие каски миротворцев? Тогда ситуация была бы точь-в-точь как в Иудее I века. При этом – тот же триколор и двуглавый орел, под которым не только ничего не возродилось, но и наоборот развалилось окончательно: «демократы» доломали то, что не успели коммуняки, вытравили последнее, что оставалось от той России – последние рудименты ее менталитета. Пришедшие им на смену подрумянили покойника, нафабрили ему сталинские усы и, в общем, все уже и не смешно и не грустно – привыкли. Я не удивлюсь даже, если под лозунгом борьбы с фашизмом проведут сейчас общегосударственную этническую чистку, точнее – доведут до конца начатое в 18-м году. И никакой Запад не вякнет по этому поводу, да и что такое Запад вообще, есть ли он? Веничка вот никогда не видел Кремля, а он (Веничка) видел, похоже, то, что есть и не видел то, чего нет – тех видимостей, в реальности которых никто не сомневается. Или тот же Иванов с его знаменитым:
Хорошо, что нет Царя,
Хорошо, что нет России,
Хорошо, что Бога нет.
В общем, нет ничего и никого.
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет.
Ежу понятно (впрочем, не всякому, кто-то не понимает даже этого), что если нет ни Родины, ни Бога – не может быть и человека – лишь очередная фикция, в чем, собственно, уже давно и убедили всех кроме морских свинок постмодернисты. Итак, никого, ничего, и – хорошо! Только в этом «хорошо» и таится подлинность, невидимая, неосязаемая в фиктивном мире. Сам Георгий Владимирович, похоже, путь очищения от иллюзий (а именно это и есть покаяние) не осилил до конца (хотя – не нам судить, судить об этом может лишь Тот, Кого Нет в мире фикций), но метафизическую дорожку проложил верную. Как и его ученик Деня Новиков:
Что Россия? Мы сами большие.
Нам самим предстоит умереть.
«Большие» отличаются от «маленьких» тем, что ставят себя перед лицом смерти, которого всеми силами избегают морские свинки, и которое для тех, кто избегает иллюзий, или пустота (нирвана), или – лик Христа. Заплеванный, окровавленный, с заплывшим глазом и сломанной переносицей – в отместку за радикальное лишение иллюзий. За то, что не оставил любимых игрушек. За то, что предсказал не победу Израиля над погаными, а холокост – и словами о геене, и – главное – собственным крестом. Инквизиторы и эсесовцы, прибивая Его к нему, понятно, не ведали, что творили, а кто вообще ведает, что творит? Да и для того, чтобы просто понять, что ты не ведаешь, нужно быть как минимум Сократом. То есть – достичь известного мастерства в искусстве умирать, сиречь – освобождаться от иллюзий. От идолов. Россия – один из них, и для кого-то – главный. Но вообще им несть числа: Религия, Философия, Искусство, Права Человека и т.д. – на любой вкус. У каждого свой пантеон. И, как известно, даже те, кого Сам Тот Кого Нет, вывел из страны рабства пляшут вокруг золотого тельца. А уж те, кого не вывел…
В общем, все закономерно. О Манежной площади читайте в Ветхом Завете, он почти весь об этом. Народ-богоносец? А ведь таки да! Судя по тому, что произошло в ХХ веке и продолжает происходить теперь. Чтобы удостоиться такого геноцида, нужно быть поистине богоносцем. Русские и евреи… И пожары – для имеющих глаза, чтобы видеть – напоминают именно об этом. В общем – радуйтесь и веселитесь! Вас (нас) скоро вырежут или сгноят в нищете, отдав напоследок моджахедам, как Черномырдин больницу в Буденовске, или китайцам (если те возьмут) – да неважно кому. Главное – не обольщайтесь. Главное – претерпеть до конца. Потому что только претерпевший до конца – спасен будет. Спасение – вещь серьезная. Это не бонус за вычитывание правил, хождение к обедне и болтовню о духовном. Не золотой крест с каменьями, а тот самый, о котором не упоминалось в приличных домах Рима. Этому-то позору нам и заповедано радоваться.
А Россия… Россия никуда не делась и не денется, с ней все в порядке, ибо Бог сохраняет все. Все, стоящее сохранения. И не только на небесах. Россия – это ее культура и ее язык, она жива, пока жив хотя бы один носитель языка (а значит и культуры). И не важно, где он живет – в Москве, в Сибири, или, скажем, в Калифорнии. У каждого есть шанс через язык приобщиться к тем смыслам, которыми и ради которых и существует культура. Культура в том смысле, который вкладывал в это понятие Тойнби: все, что не природа.
И когда поэт говорит хорошо, что нет Царя (обратите внимание на прописную букву), он – и это приходится объяснять, так как его слова принимают за чистую монету даже искушенные – просто пародирует язык века сего и – князя мира сего. Пародирует пародию на язык. Потому что не этот язык – дом бытия. Тот дом, в котором мы в полном смысле слова живем (или имеем шанс жить) и который неуничтожим ни в сем веке, не в будущем. А что рушится мир фикций – это поистине хорошо. Именно об этом молились первые христиане. Молились, напомню: да придет благодать и да прейдет мир сей. Для них, как и для Павла, было очевидно, что проходит образ века сего. И в этом их главное – но не единственное – отличие от нас. все оглядывающихся, как Лотова жена, на горящий Содом. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.