Я возвращаюсь в дневник и начинаю с откровенного, искреннего вранья.
Напишите, друзья мои, тут то, что вы про меня знаете, думаете, с чем я у вас ассоциируюсь. Хорошее, плохое, цветное, серое, любое - правду и ложь, пару строк.
... попросила Нариэ, следуя ф-мобу. Не пару строк, и не там, а тут, но идея написать (именно) ложь меня захватила. Выверенная, качественная ложь - весьма полезная в хозяйстве штука, она не колет глаза как правда, её можно отбросить за ненадобностью и она не вернется, не станет преследовать, ложью о себе можно долго любоваться, это - редкое украшение, которое не всякому подарят, хотя бы и раз в жизни. Не так-то просто написать ложь о конкретном человеке! Как ни крути, а получается либо не совсем ложь, либо всё-таки ложь, но не о нём... Для лжи, чтоб получилось красиво, нужен особый талант вот он-то так и рвется из меня наружу!
Нариэ - это самолетик, сложенный, а то и склеенный из широкой страницы-разворота журнала, Нариэ - это самолетик... самолетик так неудачно (хотя... как посмотреть) спикировавший в лужу. По лужам обычно пускают кораблики, и то я давно не видел, хоть и сам пускал когда-то, ещё туда падаю листья, а вот Нариэ самолетик... в луже. На ее страницах, что-то не совсем обычное для нашего времени, что-то из того, что раньше бывало в "Технике молодежи" или "Юном технике", ну может рассказ Кира Булычева или в крайнем случае история о том, как делать окна звездочками в "Delphy" - словом, не разобрать. Видите, все не так и все не то, самолетик в луже, март, а кажется, что ноябрь, рыжая рыхлая осень с пустыми ветками в холодных слезах. Нариэ... глянец её бумаги, веселые фрагменты желтого и белого, покоробились; форма под действием воды потеряла всякую симметрию, и только крылья выдаются в разные стороны - кто-то старался, клеил (или складывал). Самолетик заметит проходящий мимо... кто-то... захочет передать это словами, напишет историю про девочку и мальчика, про то, как девочка обратила внимание мальчика на самолетик, а тот мальчик её высмеял за "сопли", а потом поздно вечером кто-то (конечно же он сам) его (самолетик!) подобрал, высушил и поставил на полку, а запустить уже не смог - слишком самолетик испортился от грязной (а на самом деле она и не была грязной!) воды. И эта история с самого начала, с самых первых строк будет немного (ли?) фальшивой, и если после нее кто-то и станет взаправду собирать самолетики - то только девочки, а Нариэ уже и подавно никто не соберет.
Сердце сходит с ума... а вместе с ним теперь и голова.
Мне страшно. Последние полторы недели мне постоянно страшно. Бывают краткие просветы, и я убеждаю себя, что всё ерунда, что я сам себя завожу, надо больше заниматься спортом и меньше сидеть за компьютером... а главное меньше думать об этом. Что это временно.
Но по настоящему - я боюсь. Теперь уже боюсь и лечь, и сесть, и встать, и идти - этот кошмар настигает повсюду. Боюсь, из-за того, что много, просто горы работы, боюсь делать перерывы в работе и оставаться один на один с собой и своим страхом, боюсь, когда никого нет рядом и боюсь, когда рядом кто-то есть, а как бы уже нет меня, боюсь идти к врачу и боюсь не идти... боюсь, что всё же пойду.
Даже боюсь молиться... такое чувство, что я уже умер и молиться за себя поздно - ничего не получается, как будто я в аду.
НО ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ СЕЙЧАС Я НЕ ВРУ СЕБЕ. ВОТ ОНА ПРАВДА.
Сказка специально для Нарие, чтоб она поскорей выздоравливала. Много знаков «тире» и песен из последнего альбома Земфиры (3 последних). Начало придумалось утром 1 января остальное вчера и сразу написалось. Правка и замечания приветствуются.
Первый день ноября
Раннее утро, «комнатной температуры», а значит, холодное, в общем-то, молоко густо разлилось от неба до земли, и кто бы на каком этаже ни жил – за окном в любом случае белое-белое, если только ветки совсем уж не тычутся в стекла, но это не снег – туман. На деревьях грязные ошметки листьев, земля сырая и немножко липкая, если пальцем потрогать. Так будет до конца осени, такой, скорее всего, будет зима и весна, её март. Но сегодняшний день – начало, и поэтому его можно праздновать. Первыми из домов выходят дети. Мальчик у качели ждет свою подружку, и ему хорошо так стоять, прижавшись щекой к мокрому облезлому столбу. Он готов есть это молоко, эту молочную кашу, хотя и не нужно, и не полезно, и не хочется вовсе – это часть ритуала, ритуала ожидания. Чем больше ритуала – тем счастливее встреча. А девочки всё нет – в песочнице незнакомые дети из других домов и подъездов, они копошатся в рассветном сумраке, порой опасливо оглядываются или зевают – их почти не видно. Голая земля, голые ветки, мусор тут – мусор, его складывают в урны, какой же дурак в них полезет? Что-то можно найти в самой песочнице, то, что забыли вчерашним вечером, целое время года назад. Мальчик находит зелёную лопатку с белой ручкой, задумывается о подкопе под кирпичную стенку песочницы, мысленно намечает место… Песок, земля… можно и до воды докопаться. Будет весело. Её же нет и нет, во дворе уже светлее – выходят на свои работы взрослые дяди и тёти. В их гардеробе неизменно присутствуют газетные листы: немногие вырезают и склеивают аккуратные сорочки – гораздо чаще бумагу зажимают прищепками для белья. Так надо. Многие дяди сложили себе шапочки-кораблики – самое простое, что только можно придумать. Такие, обычно, наигранно веселы, подходят к детям, что-то спрашивают. Но никогда не дослушивают. Взрослые не могут интересоваться настоящим делом на то они и взрослые. Тёти одеваются более элегантно – они драпируют свои пальто небольшими вырезками с фотографиями. Получается даже красиво… иногда. Наконец-то девочка выскальзывает из дому, гулко хлопнув на прощанье дверью. Детям не надо ничего говорить или радоваться встрече – они смотрят друг другу в глаза. И даже не улыбаются. Вот его подружка, которая живет за дверью напротив, от того что она есть он сегодня проснулся счастливым, поел счастливым, быстро оделся и выскочил на улицу и посреди городского двора изрезанного со всех сторон дорогами, где всё быстро покрывается серой грязью и радиацией, где нет ни гибкой веточки, ни красной шерстяной нитки, чтобы сделать лук – СЧАСТЛИВЫМ ЖДАЛ. Со стороны песочницы в мокром тумане повисает какая-то тяжесть, а потом… крик. Девочка перехватывает одной рукой лопатку, а другой берёт мальчика за рукав и ведёт к тому самому месту, где он наметил подкоп. Но они не доходят – на песке разлилась кровавая лужа. Мальчик ждёт, чтобы песок поскорее впитал кровь, а он, холодный и серый, не впитывает, лужа лежит на нём, как варенье, разлитое по столу. Мальчик чувствует, что у крови сладкий малиновый вкус, мальчик чувствует, что кровь соленая, очень соленая – и от этого несоответствия немного тошнит. Он глубоко моргает и, открыв глаза, замечает, что кровь немного впиталась. Тогда мальчик моргает ещё и ещё – в луже появляются островки, лужа разделяется на две маленьких, с фигурными очертаниями. Ещё немного – и на песке уже только бурые пятна, просто какая-то грязь. Мальчик и девочка переглядываются – не скоро они смогут об этом заговорить. Может быть никогда. Девочка осторожно кладет лопатку на край песочницы – копать после увиденного они тоже не смогут – стряхивает несколько прилипших к пальцам песчинок и лезет в карман. Она достает «лимонные дольки», разноцветный мармелад с твердоватыми корочками в сахаре. От раскрытых ладошек во все стороны разбегаются красные, янтарные и зеленые блики, которые потом превращаются в бабочек, одноцветных и полупрозрачных. К тому времени, когда мармелад съеден – весь двор в этих бликах, похожих на сказку о лете, похожих на летний свет. Солнечный свет. И голубое небо. Они сидят на корточках и обсуждают странную историю про кровь на песке. Рядом и немножко в стороне другие дети – слушают, иногда перешептываются. Наговорившись, мальчик и девочка идут делать свой подкоп к морю. Кто-то предлагает свою помощь – и его принимают в игру, кто-то отправляется раскапывать тело – это тоже интересно.
Из Манчестера на пару дней приехал Василий Григорьевич, мой сенпай или даже сенсей (по академической науке да и вообще). Так замечательно... Но работа встала. Пьём'с, трындим'с.
А болеет он за Ливерпуль. Я же вообще не смотрю футбол
Скорее всего, массовые репрессии обошли бы вас стороной. Возможно, вы бы их даже приветствовали. Хорошо, что тяжелые времена уже прошли — ей-ей, вы не из тех, кто гордо отказывается писать доносы на друзей и знакомых. Впрочем, мы вас не осуждаем. Ради собственной безопасности, безопасности своей семьи и детей — еще не так раскорячишься... А тем более, если бы вы действительно свято верили в то, что массовые репрессии — только на пользу...
Только что узнал, о смерти мужа моей работодательницы на 3-ей работе... В воскресенье я с ним ещё говорил по телефону, а Ваня сегодня едет ставить их дочери комп (Ваня мне и рассказал).
Некоторые особенности ролевого движения с реконструкторским уклоном
Пишу то, что вижу, as is, не обессудьте. Да, я знаю, что «ролевики бывают хорошие», даже подозреваю, что лично знаком с прослойкой людей, в существовании которых меня так пыталась убедить сестренка. Что ж, может, вскоре напишу на себя опровержение, буду рад. Пока могу лишь предположить, что: а) там другой уклон б) и тем не менее, и как бы то ни было
Я не очень-то умею быть благодарным и за последние четыре года моей минимальной причастности к т.н. Движению (исключительно через танцевальные студии) писал и говорил о нем множество вещей неприятных, часто жаловался (пока по большей части не публично, впрочем). Чтобы как-то очертить, круг лиц, о которых сейчас пойдет речь и, наконец, покончить со вступлением я ещё раз упомяну это ключевое в данном случае слово «реконструкция». Таким образом, если цель Вашего участия в Игре: свободный театр, перевоплощение, катарсис и прочее, прочее, значит написанное ниже – не о Вас. Если же вы придаете внешней составляющей большое значение, если эта сторона для вас имеет самостоятельную ценность, но… всё равно не о Вас, то… я буду Вам очень рад.
Да, ещё одна оговорка, лично меня привлекает как раз реконструкция. Поэтому связи именно с ней я стараюсь не терять, поэтому именно о ней я и пишу сейчас.
Да я много ими восхищался, тем колоссальным ресурсом, которым они обладают, тем, что они целеустремленно строят (разрабатывают, куют, шьют и пр.) годами, тем, что у них так замечательно выходит спонтанно, левой ногой и в плохом настроении. И много раз я буквально леденел от их способности игнорировать тех, кто вне их круга, отогнать человека так просто, как собаку-попрошайку или назойливое насекомое. Безжалостно оттолкнуть, не взирая на возраст, слезы или даже отношение к этому же человеку в других условиях. На моих глазах отмахивались от самых-самых близких, которые в тех условиях случайно оказались лишними и ненужными, а потом ничего не помнили, совсем ничего. И это обыденность. Внутри группы полным ходом шла жизнь, кипели обиды, плелись тонкие интриги, непонятные мне истории, свидетелем которых я, тем не менее, был, передавались из уст в уста, обрастали новыми подробностями и переходили в разряд легенд – сил на это шло куда больше чем на то же шитье, танцы или ковку мечей. А на тех, кто вне – энергии не тратилось совсем. Может в этом и заключается их ресурс? Я не знаю, я только хотел закрыть глаза на плохое, но не получалось и не получилось бы даже если бы я сам был «внутри», я не могу такое видеть.
Мне казалось, что новая студия, в которую я перешел с сентября – именно то, чего мне хотелось и то, во что уже не очень и верилось. Даже под самим словосочетанием «социальные танцы», очерчивающим наш репертуар, подразумевалось, что мы танцуем вроде как только для себя и ни на что не претендуем. Конечно, руководителю хотелось, чтоб это получалось наилучшим образом (так ведь и нам хотелось), но исключительно из соображений эстетического порядка и «счастья для всех», с красотой непосредственно связанного. Я не замечал в Гарольде амбиций великого реконструктора, знаменитого в узких кругах ролевика или известного учителя танцев (последнее уже немного вне темы, ближе к цивильному миру, но также болезнь среди ролевиков распространенная); мало того в случае чего его всегда могла мягко осадить замечательная Люда (ах это классическое «Милый мой супруг, ты, конечно прав, но…»). И ещё одно важное условие: публика благодаря избытку новичков подобралась уж очень разношерстная, «ветераны» же оказались людьми по большей части «тёплыми» (не могу подобрать другого слова): добрыми, харизматичными, по-хорошему смешливыми. Казалось бы…
Возможно, по набранному тексту уже и без того понятно, но я всё же подчеркну этот момент: мне никогда не хотелось быть внутри Движения, я не способен окунуться в это с головой, как прочие, но мне очень нравится знать, что такие люди есть, и их много, и они вместе, и они много делают, и опять таки делают вместе, сообща. Это как… Живой Бог. Мне даже достаточно просто видеть это, но если можно ещё и немножко участвовать – то почему нет?
Глупо, в общем. Но вокруг столько негативных примеров, когда талантливый народ, который буквально тут, рядом спивается или (а часто «и») включается в бесцветный поток социальной жизни, отдает ей всё, хотя всего от них никто и не просил. Или стоят на месте: годы складываются в десятки лет, а у них накапливается только усталость, апатия, может морщины. Так всегда хотелось что-нибудь противопоставить.
Я не буду перечислять все «соринки», которых, кстати, было очень немного. Буквально один случай. Прошлое или позапрошлое занятие, ждем после студии переодевающихся. Двое «ветеранов» (по моей прежней оценке – двое наименее эгоцентричных парней в студии) обсуждают фехтование, европейское и японское. Вспоминают случаи – когда и с кем доводилось фехтовать. Новый случай – новое растирание противника. Буквально всякого смешивают с грязью. Говорят по очереди, схема одна и та же: случай – «я-то думал» – «а он – ничто» – радостный смех. Напоминаю – это хорошие танцоры и вообще успешный народ, зачем им самоутверждаться подобным образом? Обсуждаются самые разные люди, в т.ч. семейные, у которых фехтование, понятно, что не на первом месте – так что в этом смешного, зачем над ними изгаляться за глаза? Просто что-то пришло извне. Игнорировать нельзя – вписывается в реальность (точнее как раз не вписывается, но присутствует, маячит). Надо растоптать. А потом уже можно игнорировать, когда оно уже ничто.
Похоже, самое главное мне толком передать не удалось. Но хватит уже, наверное. Может кто-то просто поверит на слово. Может, позже удастся написать более внятно. А пока на этом всё.